Страница 96

[Alexandr Korol]

во что я верю, на каком я этапе, что я для себя открыл. И вот я знаю, единственное, наверное, что он делал, что у него были вот эти резкие моменты, когда он мог, знаете, сказать: “Мне срочно уезжать”. И вот, наверное, какую функцию он выполнял всегда, что каждый раз, когда я хотел бросить писать книги или хотел вообще продать все, отказаться от всего и уехать куда-нибудь в лес, то вот это он всегда мне запрещал. Он всегда говорил, что я должен, как все современные люди, зарабатывать, и это нужно, быть в людях, не надо ни от кого прятаться, что нужно писать книжки. И вот он всегда мне говорил: “Веди дневник, пиши книжки, это очень важно, это потом пригодится”. И что быть писателем – это очень хорошо. И вот он так и говорил, что “потом, когда всё случится, все всё поймут, и ты всё поймёшь”. Он говорил: “Книжки просто пиши, и всё. Главное, – говорил, – книги пиши”. Но я помню, что вот он тогда меня, когда я был ещё молодой, ругал. Делал замечания про отношения, что то одна девочка мне понравится, то другая. Он говорил: “Саша, ты определись, ты собираешься миссию свою выполнять, народ за собой вести или одним местом думать? Ты уже определись”. Я говорю: “Я мир спасать хочу, людям помогать”. Он говорит: “Ну тогда какие девочки?” Я говорю: “Ладно”. Потом не понравилось ему, когда я сделал татуировку, для него это был такой шок. И он говорит: “Тебя не пропустят”. А потом подвис что-то и говорит: “Нет, тебя пропустят. Тебя-то пропустят”. Куда меня не пропустят? Потом говорит: “Нет, тебя все равно пропустят”. Что это такое? Куда меня должны пропустить? Но он был недоволен очень. И вот у него были такие моменты. Он говорил мне: “Езжай в Москву” – я не поехал. Он ругал меня, говорил: “Москва для сильных”, что-то там такое, что мне нужно познавать всё материальное, а я всё прячусь среди белых ворон, сам как белая ворона, ну что-то такое. То потом также он сказал: “Уезжай в Америку”, вот я уехал тогда в Америку. И каждый раз, когда я хотел жить в России, он каждый раз говорил, чтобы я уехал. И каждый раз, когда я говорил, что я за Россию, за Петербург, он говорил, чтобы я думал обо всем мире, что я себя ограничиваю тем, что я всегда себя привязываю только к одному какому-то городу или стране. Он говорит: “А как же все остальные люди, тебе их что, не жалко?” Ну в таком каком-то формате, что “а как же они?” А я не мог тогда как будто масштабно мыслить, мой мир для меня был Петербург, а он все хотел,